Новости Севастополя

Севастопонимическое

Пляж «Солнечный», конец 60-х годов 20 века
Фото из архива Льва Кудельского

Мой друг В., известный в городе человек, лет десять назад выпустил сборник севастопольского фольклора с заманчивым названием «Щас! С Малахова кургана разгон возьму!». Я там числюсь среди получивших благодарность и называюсь «коренным севастопольцем». На самом деле моя семья переехала в город в 1974 году, а сам В. с женой Т. еще лет на пять позже, после распределения из ленинградского пединститута.

Мы познакомились на курсах экскурсоводов — серьезных, полугодичных, где нам не только давали историю и, в частности, топонимику города и окрестностей, но и вывозили на местность, чтобы мы прошлись «по этим названиям» собственными ногами. И нас временами поражало, какие могучие топонимические наслоения и наносы успели отложиться всего лишь за пару веков.

В топонимах Севастополя явственно видны три слоя: историко-героический, житейско-прикладной и жаргонно-подростковый.

Гордые, знаменитые Малахов курган, Сапун-гора, Четвертый бастион — они же «Малашка», «Сапун» и «Историк» (потому что Исторический бульвар). Севастополь, он же «Севас», он же «Севик», он же «Белый город на синем морском берегу».

История Севастополя зиждется на двух китах: первой и, соответственно, второй героических оборонах города — иными словами, на Крымской войне и на Великой Отечественной. После каждой из войн от города мало что оставалось; «допервооборонные» здания вообще можно пересчитать по пальцам.

Топонимы оказались более устойчивы, чем здания. Со времен основания города — последней четверти 18 века — уцелели разве что названия бухт. В них размещался парусный флот и все, что с ним связано: в Артиллерийской располагались артиллерийские магазины; в Голландии выстаивались стволы деревьев на корабельные мачты; в Сухарной сушили сухари для парусников, уходивших в дальнее плавание; в Килен-бухте корабли килевали — очищали днище от налипших во время плавания ракушек.

Самый близкий к нашему дому пляж именуется «Карантинкой». Название пошло от Карантинной бухты, где отстаивали карантинный срок пришедшие неизвестно откуда корабли — холера, чума, мало ли чего могли с собой притащить. От бухты получила название и Карантинная слобода, последние ветхие домики которой уцелели среди новых роскошных зданий дворцового типа.

Во времена основания Севастополя из города шла лишь одна проезжая дорога, и та — через Балаклаву. Эта дорога, проложенная в начале города — начале географическом, историческом и временном, — шла из самого центра, от нынешней площади Нахимова, и называлась, естественно, Балаклавским трактом. За двести с небольшим лет истории города эта главная городская улица побывала улицей Адмиралтейской (рядом построили первое адмиралтейство — грубо говоря, судоремонтный комплекс), Екатерининской (по случаю высочайшего визита), Четвертого Интернационала, Троцкого, а затем — и по сей день — улицей Ленина. За этой многоименной улицей начинались пустыри и предместья, застроенные лишь в послевоенные пятидесятые – шестидесятые годы. Местное «Куликово поле» — плац-парад артиллерийского полка — впоследствии трансформировалось в «Кулики» — кишевший куликами пустырь, охотничий рай, а затем район мутной общежитско-полутрущобной застройки. Отсюда после войны начинался длинный проспект имени главного севастопольского летчика Генерала Острякова. Проспект тоже делился на несколько районов: те же «Кулики», «Супера» (гордое самоназвание местного хулиганья), «дальние Остряки» и так далее.

Севастопольские топонимические сокращения тяготеют к множественному числу: «Лётчики», «Остряки», «Камыши», «Васили». «Лётчики» когда-то были улицей Лётчиков: во время обороны Севастополя там находились маленький аэродром и авиаремонтные мастерские, на территории которых погиб при бомбежке тот самый генерал Остряков. В 1977 году улица Лётчиков стала проспектом Октябрьской революции. Название это сократилось до ПОР, а «Лётчики» уцелели и зажили отдельной жизнью — в качестве названия всего района. А мастерские со временем превратились в целый вертолетный завод. «Вертолётка»! Еще один наш топоним!

После переезда из Харькова в Севастополь мы жили в районе Стрелецкой бухты. Истинная этимология названия погребена под слоями легенд: здесь когда-то жили стрельцы; нет, здесь стоял парусник «Стрела» из эскадры чуть ли не адмирала Мекензи; нет, здесь проводили корабельные стрельбы; а может, именно здесь, в виду городских стен, соревновались в стрельбе греки-херсонеситы?

«Стрелка», естественно, делилась на «верхнюю» и «нижнюю». Я жил в «верхней Стрелке», зажатой между улицами революционеров-потемкинцев Афанасия Матюшенко и Григория Вакуленчука. За моей улицей Репина (как в суровую когорту адмиралов и революционеров затесался художник? Загадка...) лежала ветхая Грушевка (некогда дачная колония Грушецкого), а дальше, через тогда еще не застроенную Стрелецкую балку, начиналась грозная «Матюха» — гора Матюшенко.

Прежде она называлась Рудольфовой горой. Когда-то, до Крымской войны, здесь был хутор, принадлежавший немцу-колонисту Готлибу Рудольфу. В Крымскую войну на этой горе стояли французские артиллерийские батареи, обстреливая пятый бастион. Сейчас от места, где был пятый бастион, начинается улица Льва Толстого — хотя молодой артиллерийский поручик честно оттрубил полтора месяца первой обороны Севастополя на гораздо более смертоносном бастионе — четвертом.

Перед революцией наследники бедолаги Готлиба распродали хутор под застройку, и на Рудольфовой горе появились частные дома с участками по 12 соток. В 30-е годы, когда по Севастополю прошел очередной шквал переименований, на Рудольфовой горе появилась улица «потемкинского» кондуктора Матюшенко, а сама «Рудольфова гора» («Рудошка») превратилась в «гору Матюшенко».

В школьные годы мы всё свободное время проводили не в интернете, а на улице, в компании сверстников, и для нас, в отличие от нынешних под­рост­ков, топонимы играли гораздо более важную роль. Когда мы договаривались пойти на море, то оговаривали и место: не просто Херсонес, а конкретные «скалки», «высотки» или «пятак». Места, где мы тусовались, тоже имели собственные имена: «аквариум» или там «болото»... Я уже не говорю про вопросы «Ты откуда?» и «Кого ты знаешь?» при встрече со стайкой незнакомцев твоего возраста. Неправильный ответ мог для тебя оказаться роковым.

Школьником я еще застал времена драк «район на район» — с предварительными договоренностями, с условленными местами встреч («чтоб менты не побрали»), с районами дружественными и враждебными. «Матюха», и особенно «Матюха нижняя», державшая в страхе пол-Севастополя — и рабочую «Корабелку», и рафинированный центр («Горку»), и даже «Цыганку», район улицы Частника, — была враждебным «Стрелке» районом, встреча с обитателями которого не сулила мне ничего хорошего. Впрочем, я туда и не ходил.

С другой стороны от «верхней Стрелки» шла улица Вакуленчука с остатками одноэтажной «Туровки». В конце 19 века это было имение некоего Тура под названием «Отрада»; в 1905 году «Отраду» — тонкий маркетинговый ход! — в преддверии распродажи по участкам переименовали в «Новый Херсонес». Улица, возникшая в начале 20 века, называлась, естественно, Туровским шоссе.

Перед революцией это было дачное место недалеко от моря. Где-то здесь родители Анны Ахматовой снимали дачу на лето. Ее севастопольский дедушка Горенко, участник обороны Севастополя, жил в самом центре, на Екатерининской, во флигеле дома, где позже — гораздо позже! — на втором этаже располагалось знаменитое кафе-мороженое «Искринка», к которому вела пристроенная к дому снаружи, с улицы Ленина, лестница. Помните?

В 1923 году Туровку решением горсовета переименовали в поселок Вакуленчука. Название не прижилось, и тогда горсовет через 12 лет, к 30-летию восстания на броненосце «Потемкин», вторично переименовал Туровку в поселок имени Вакуленчука.

К семидесятым годам о Туровке помнили лишь старожилы: район назывался по новым ценностям — «Россия» (кинотеатр) или «район ­ЦУМа» (нового центрального универмага), «Пятидесятилетия» (СССР), а в девяностые стали говорить «у «Челентано» — по только что открывшейся модной пиццерии.

Когда я был школьником, мы всегда ходили купаться на Херсонес — не дальний загородный «Страбонов Херсонес», а в музей-заповедник, полураскопанный древнегреческий город посреди Севастополя. У нас каждый участок скалистой береговой полосы имел свое название: «скалки» возле базилики с колоннами, «высотки», глубоко вдававшийся в море плоский «пятак», на котором мы играли «в лова», мелкий песчаный «лягушатник» за башней Зенона. Бухточка за западной стеной по понятным причинам называлась «солдатский пляж»: вплотную к Херсонесу прилегал здоровущий военный городок. Естественно, «солдатских» и «матросских» пляжей в городе было несколько, как и «офицерских»; был даже один «генеральский» пляж. Эти топонимы почти все вымерли; «наш» «солдатский пляж» сначала стал пляжем «Солнечный» с двухэтажными бетонными волнорезами, а затем — парком Анны Ахматовой, закованным в плитку и декоративную зелень.

Как говаривал Якобус Губеринус Назон, «Tempora mutantur et nomina mutantur in illis». Новые поколения севастопольцев приносят с собой новые топонимы, а предыдущие названия остаются лишь в памяти старожилов, превращаясь в еще один топонимический осадочный слой.

Автор: Ян ШАПИРО

Powered by Blogger